Обучение групповых терапевтов посредством изучения контрпереноса

Луис Р Ормонт

В этой статье представлен эмпирический подход к супервизии, выработанный более чем за 15 лет работы. При использовании чувств, индуцированных у группы коллег, можно удостоверяться в трудностях, связанных с контрпереносом, которые возникают у супервизанта. Отталкиваясь от этого, можно разобраться с динамикой обсуждаемой группы и разработать интервенции. Описаны различные формы реакций контрпереноса. Предлагаются примеры, связывающие теорию и практику.

Позади долгий путь!

В 1942 году лишь 20 профессионалов называли себя групповыми терапевтами. Сегодня Американская ассоциация групповой терапии насчитывает 3000 практикующих специалистов. Эти люди ведут от одной до 15 групп в неделю. По нашим оценкам, на каждого признанного специалиста приходится по пять практиков, не принадлежащих ни к какой организации или ассоциации, каждый из которых ведет от одной до пяти групп в неделю. Если приблизительно суммировать эти числа, окажется, что в США каждую неделю собирается для психотерапии около 50 000 групп.

Наши группы – в разной обстановке, под разными названиями – нужны людям из всех слоев общества, представителям всевозможных профессий. Они приходят, чтобы вместе обдумать свои жизненные трудности, понять, где и почему им не удалось достучаться до других, и научиться новым способам создавать осмысленный контакт. При этом частенько случаются неудачи – зато налицо и впечатляющие достижения.

Чем увереннее мы чувствовали себя как профессионалы, тем шире нас признавали. Наш метод из маргинальной процедуры превратился в равноправный вариант лечения. Многие наблюдатели утверждают, что из всех методов психологического лечения наибольших успехов с времен Второй мировой войны достигла именно групповая психотерапия (Spotnitz, 1971).

На пути к профессиональному признанию вырисовались определенные базовые принципы. Оказалось, что отвага и сочувствие значат больше, чем философская школа и ученая степень. И ничто не заменит опыта.

Те из нас, кто учился групповой терапии в начале пятидесятых, обратились к первопроходцам – к терапевтам, которые в 1930 годах в одиночку выявляли форму и формат групповой терапии. Чтобы отточить свое мастерство и набраться опыта, мы запирались в кабинетах этих первопроходцев для супервизии.

По традиции, мы представляли  психологическую группу так, как нас учили представлять индивидуального пациента. Мы рассуждали о диагнозе, о силе эго, о семейной динамике и стрессах в данный момент. Мы прослеживали запутанные отношения, которые возникали у наших пациентов с другими участниками группы.

Такое сопровождение один на один давало нам редкую возможность прояснить все, что оставалось в тумане, укрепить выбранную методологию и познакомиться с более действенными интервенциями. Супервизор не спеша объяснял паттерны каждого пациента и указывал, как они повторяются и отзываются. Он указывал, чего нам стоит ожидать, и предлагал способы преодолеть возможные трудности. Если мы хотели обсудить какой-то проблемный участок вне практики, то могли перестать говорить о пациентах и углубиться в собственную внутреннюю жизнь.

Но при такого рода индивидуальном обучении у отдельного супервизора возникали определенные ограничения. Как выяснилось, мы не замечали тенденций, общих для наших групп. Обсуждение один на один в кабинете супервизора приводило нас в конечном итоге к терапии один на один в обстановке группы.

Иногда мы с огорчением видели, что наше внимание направлено лишь на одну грань многогранного бриллианта. Если супервизора в данный момент преимущественно интересовал феномен нарциссизма, то в наших беседах доминировала именно эта тема.

Иногда личность учителя ограничивала наши технические горизонты. Пассивный супервизор прививал исключительно пассивные представления и установки. И все равно мы не были уверены. Один на один со специалистом мы часто казались себе ущербными и чересчур зависимыми. Нам казалось, что таких проблем нет ни у кого, кроме нас.

Разумеется, у нас была возможность пройти 50 часов супервизии с тремя разными супервизорами, чтобы познакомиться с разными точками зрения. Но нам нужно было познакомиться с разными точками зрения как можно скорее. Сложность сеттинга требовала, чтобы мы параллельно отмечали и осознавали все разнообразие действующих в группе сил.

Самым серьезным ограничением было то, что мы не получали техническую информацию в той самой обстановке, в которой нам надо было функционировать. Постоянное обсуждение «один на один» взаимодействия «один на многих» казалось неестественным и натянутым.

В 1960 году, примерно после восьми лет практики, мне удалось создать группу, состоящую из терапевтов – благодаря необычайному стечению обстоятельств. Каждый из ее участников начинал вести первую собственную группу, и все хотели научиться этому ремеслу.

Поначалу восемь моих клиентов чувствовали себя неуверенно, но затем сильнейшим образом заинтересовались друг другом. Они обнаружили, что у них одни и те же трудности. Каждый вносил свой неповторимый вклад – и все участники смотрели на одну и ту же проблему с разных сторон. Там, где один подчеркивал снобизм образовавшейся подгруппы, другой видел провокационное поведение одного конкретного пациента. Одни учились, наблюдая, как я работаю с сопротивлением группы, другим было легче принять решение проблемы от других участников группы.

Мы обнаружили, что не можем работать традиционным способом. Представление случаев отнимало драгоценное время. К тому же оно казалось ненужным и неловким. Мы решили отказаться от него в пользу вопроса, в чем состоит трудность. Затем мы пытались сделать выводы из коммуникации супервизанта. Что происходит? Что стараются сказать пациенты? В поисках ответов мы полагались на свою спонтанность.

Нам казалось, что основную пользу мы получаем из собственных чувств, собственных реакций контрпереноса. Вскоре мы заметили, что необыкновенно подвержены сильным реакциям, когда слушаем рассказ о проблеме. Мы не понимали, насколько наша реакция обусловлена контрпереносом, пока не увидели, насколько часто мы разделяем подобную реакцию с другими.

Например, один из первых супервизантов снабдил нас бесстрастным отчетом о возникших у него сложностях. Он говорил холодно и отстраненно. Первой нашей реакцией было оцепенение. Мы не могли ничего предложить. Хотя мы делали все положенные профессионалам усилия, но не могли разобраться в динамике группы.

Я предположил, что все мы чувствуем себя некомпетентными и пытаемся скрыть это друг от друга. Участникам стало легче честно выражать свои реакции. Мы обнаружили, что все мы в равной степени бесстрастны и отстранены. Стало ясно, что мы позаимствовали это чувство у супервизанта.

Одному из нас пришло в голову спросить его, не реагирует ли он на свою психологическую группу так же, как мы – на него. Утвердительный кивок мгновенно снял оцепенение. Мы быстро натолкнули супервизанта на мысль, что надо разобраться, от какого чувства он отстраняется. Вскоре мы определили, что он оберегает себя от воцарившегося в группе уныния. Ощутить отчаяние пациентов для него было равносильно публичному признанию в бессилии и поражении. Потому-то он и отстранился. Мы разделяли его чувство удаленности от ситуации. Как только супервизант сумел признать собственное уныние, отстраненность исчезла – и у него, и у нас. Нам оказалось легко и просто снабдить его терапевтическими стратагемами. Когда мы обратили внимание на состояние, которое он создал в нас, и уделили некоторое время тому, чтобы побыть в этом состоянии, мы проникли за защитную стену отстраненности и получили возможность повлиять на климат в его группе.

Подобная практика стала закономерностью. Мы принимали наши реакции на представление случаев и обменивались ими. Опираясь на взаимные реакции – отрывочные впечатления, наблюдения, интуитивные догадки, фантазии и чувства, - мы четче очерчивали послания, которые получали от супервизантов, и понимали, что происходит у них внутри. Мы обнаружили, что чем лучше мы их понимаем, тем лучше понимаем их группы. То, как именно супервизанты рассказывали нам о своих трудностях, оказалось каналом, через который их группы, сами того не зная, говорили с нами.

Контрперенос супервизантов на их собственные группы окрашивал и то, как они с нами общались. Их презентации стимулировали у нас контрперенос на них. Внимательно изучая свои реакции на супервизантов, мы понимали их группы и помогали им преодолеть возникшие трудности. Супервизанты сами несли в себе решение своих проблем – они были носителями ответа, сами того не ведая.

Контрперенос – ответ терапевтов на перенос у пациентов. Существует две главные разновидности контрпереноса. Первая – полностью субъективный, исторический контрперенос. Групповые терапевты, реагируя на членов своей группы, слишком остро реагируют на собственное прошлое. Я хочу сначала обсудить именно исторический контрперенос, подробно остановившись на том, как его распознать и что с ним делать.

Первая форма такого переноса – повторяющаяся. При повторяющемся контрпереносе терапевты повторяют значимую историю своей жизни, не меняя ее и не извлекая из нее уроков.

У них есть определенные ожидания по отношению к пациентам, которые обеспечены не просто поведением пациентов, а своим собственным формирующим прошлым и тем, как на них реагировали значимые фигуры. При повторяющемся паттерне группы возбуждают у терапевтов различные чувства. А те отвечают на эти чувства, действуя по наезженной колее (Ormont and Strean, 1978).

Рассмотрим пример повторяющегося контрпереноса. Один из участников нашей группы всегда жаловался, когда чувствовал, что его свободу ограничивают. Как только ему казалось, будто его никто не слушает или будто я навязываю слушателям свою концепцию, он тут же заявлял, что наша группа опять пережевывает одну и ту же жвачку. По нашему ощущению, его реакция была несколько чрезмерной. Каждый раз, когда мы исследовали жалобы этого участника, он признавал, что преувеличил их.

Наконец он заявил, что покидает группу; это не стало для нас неожиданностью. Когда мы запротестовали, он заверил нас, что это решение не имеет никакого отношения к нам лично. Просто он решил отказаться от своей единственной клинической группы. Зачем же оставаться с нами, если у него больше нет своей группы? Мы исследовали то, как он пришел к мысли о необходимости такого поступка. Спустя довольно много времени он изложил нам ход своей мысли – с массой ненужных подробностей: в его группе было всего четыре пациента, он уже научился на этом опыте всему, чему мог, ему нужно было больше времени для индивидуальной практики, мы встречались в неудобное для него время – и так до бесконечности.

Нас буквально смел этот поток суждений. Один из нас перебил говорившего и спросил, не была ли его группа слишком разговорчивой. Такая мысль удивила нашего коллегу. Трое из его пациентов были готовы нудить до второго пришествия. Иногда у терапевта потом голова шла кругом до самого вечера. Какое счастье, что это наконец позади!

Тут одна из участниц, которая уже давно подавляла бешеную ярость, взорвалась целым потоком бешеных обвинений. Сначала у нас целые часы уходили на его нытье и жалобы. А теперь он решил доконать нас своим занудством. Кто дал ему право заваливать нас благочестивыми рационализациями в оправдание непрофессионального поведения? Он что, не мог избавить нас от словесного поноса и просто уйти?

От этого всплеска эмоций участник опешил.

Некоторые из нас говорили с ним мягче. Мы описали историю его общения с нами. Мы исследовали возможное сходство между его поступками в нашей группе и его реакциями в его собственной группе.

Этому участнику пришло в голову, что группы напоминали ему обстановку в его семье. И с нами, и в своей терапевтической группе, и со своими родителями он чувствовал себя пассивным слушателем. Он вспомнил нудные отцовские лекции о праведном труде и преуспевании. Они никогда не оставляли простора для его собственных представлений. Наконец этот участник покинул давящую атмосферу, поступил в частную школу, а затем нашел себе работу в другом городе. Мучения, которые он испытывал с нами и со своей терапевтической группой, стали повторением его отроческих лет. Не в силах справиться с этим «занудством», он решил избавиться от нас так же, как избавился от родителей. Когда мы деликатно показали ему это, он пересмотрел свое решение и остался с нами.

Этот человек постоянно совершал поступки, основанные на чувстве бессилия, и он поступил так с двумя группами по причинам, которые были детерминированы его собственной ранней историей.

Иногда терапевты не просто проигрывают собственное прошлое, но и пытаются возместить нанесенный ущерб. Это мы называем исцеляющим контрпереносом. Такой контрперенос – не просто повторение.

Когда терапевт видит, что его группа страдает, это бессознательно пробуждает его собственные страдания. Он стремится облегчить эти страдания при помощи какого-то действия. Ему хочется сделать так, чтобы жизнь его пациентов была лучше его собственной. Ему представляется, что таким образом он сможет исправить прошлое, лишить его значения. Именно к такому решению они стремились в годы формирования, но не могли его осуществить.

Например, когда в нашу группу пришел терапевт, наделенный особенно тонкой интуицией, меня поразило то, как он использует свое дарование. Я тогда начинал подумывать о том, чтобы начать другую группу супервизии. Но пока все это было лишь в проекте, и ко мне еще никто не обращался. Этот участник группы словно бы прочитал мои мысли и в первый же месяц направил ко мне четверых пациентов. Одна из участниц мимоходом обмолвилась, что сочиняет план книги о группах для тех, кто намеревается вступить в брак, и дело идет трудно. За следующую неделю ей позвонили по поводу книги два издателя – это были пациенты упомянутого участника.

Поначалу нам казалось, что это совпадения. Однако вскоре события стали повторяться, и мы поняли, что нельзя считать их случайными. Вместо того чтобы быть благодарными за эти благодеяния, мы ощутили неловкость. Во-первых, нам оказывали помощь, о которой мы, строго говоря, не просили. Во-вторых, помогали нам всегда не вовремя.

Но мы сами не понимали, в какую неловкую ситуацию попали, пока этот участник не рассказал нам о своей первой проблеме. Двое его пациентов подрались в приемной, и один сломал другому нос. Начались разговоры о том, чтобы возбудить против терапевта судебное дело о халатности и непрофессионализме.

Конечно, эта история вызвала у нас сочувствие и тревогу. Мы лихорадочно выдумывали одно решение за другим. Но ни одно из них, по всей видимости, не задело нужной струны. Мы так рвались помочь, что зачастую предлагали нереалистичные выходы из положения.

Один из участников группы, особенно склонный к логическим суждениям, заявил, что ему не нравится направление, в котором мы двинулись. Он считал, что это преждевременно. И хотел вернуться к фактам. Случалось ли этим двоим пациентам и в прошлом совершать насилие по отношению друг к другу? Супервизант ответил, что не знает. Участник, не удовлетворившись этим, потребовал дальнейших объяснений. То есть как это не знает? Такой интеракции не бывает без соответствующей истории. Не было ли в их отношениях раньше каких-либо намеков на такое развитие событий? Нет, отвечал супервизант, эти пациенты были из разных групп.

После нескольких секунд потрясенного молчания у всех нас возникли вопросы. Когда мы сложили все фрагменты, перед нами открылась очень странная картина. Очевидно, наш супервизант был крайне озабочен одиночеством и изоляцией своих клиентов. Чтобы возместить собственные лишения в прошлом и предоставить пациентам систему поддержки, супервизант держал свою приемную открытой 24 часа в сутки. Участники самых разных его групп всегда могли зайти выпить кофе, просто посидеть, посмотреть на доске объявления о жилье и работе. Они завязывали дружеские отношения, назначали свидания и в целом бурно общались друг с другом. Именно о таком месте супервизант мечтал, когда рос. Беда в том, что то и дело кто-нибудь из пациентов пользовался его благодеяниями непредсказуемым образом. Это и был такой случай.

Мы поняли, что надо делать. Наш супервизант должен был использовать сессии в обеих группах, чтобы вербально обсудить и сам инцидент, и связанную с ним проблему. Он должен был поощрять слова, а не действия. Если этих встреч окажется недостаточно, следовало устроить для двух антагонистов совместную сессию.

Кроме истории с драчунами, имела место и более серьезная трудность – необходимость привести в порядок самого супервизанта. Мы пересмотрели все добрые дела, которые он сделал для нас. Мы дали ему понять, что для него имели значение не столько наши потребности, сколько его потребность делать нам добро. Он делал это, чтобы поквитаться с прошлым, проработать его через облагодетельствованных. Именно этот стимул и подтолкнул супервизанта заниматься терапией. Как только мы показали ему вторичную выгоду и вознаграждения, которые он получал благодаря своим поступкам, он прикрыл свою круглосуточную лавочку.

Репаративный контрперенос принимает разные формы. Например, иногда у групповых терапевтов возникает искушение советовать пациенту различных врачей, стоматологов, массажистов, если он нуждается в медицинской помощи. А в более деликатном варианте терапевты компульсивно возмещают ущерб, вызванный отсутствием отца или матери, - они, например, ходят на концерты, на которых выступают их пациенты, если родители игнорируют и самих пациентов, и их старания.

Если терапевт сумеет разрешить репаративный контрперенос, то развяжет себе руки и сможет заняться делом, которое не под силу никому, кроме него самого: поймет свою группу.

Нам известно много способов распознать субъективный контрперенос. Если в презентациях есть историческая составляющая, то историк в группе его заметит. Знают ли супервизанты, что мы уже видели у них эти паттерны? Не замечали ли они у себя таких тенденций в прошлые годы?

Особенно чуткие участники группы обязательно резонируют, если их реакции контрпереноса на группу кажутся ничем не подкрепленными, слишком резкими или непропорциональными. Кто-нибудь из них наверняка заметит, что реакция супервизанта не соответствует стимулу. Так они и узнают о любом «нераспознаваемом эмоциональном конфликте» (Mintz, 1978).

Обычно «групповой реалист» в таких случаях настаивает на расследовании. «Продолжалась ли реакция целый день? Заметили ли родственники, какое у вас настроение? Помешало ли оно вам нормально спать?» Любое такое нарушение свидетельствует о субъективном контрпереносе. Супервизанты не смогут начать работу со своими истерически окрашенными перекосами, пока сами их не увидят (Margolis, 1978).

От исторического переноса перейдем к более объективной его разновидности. В нее входят обычные, естественные человеческие реакции, которые возникают у всех нас при общении с другими людьми. Трудности с такими реакциями, в целом абсолютно уместными, возникают, если терапевт не просто как-то реагирует на пациентов и группу и изучает это, а пытается предотвратить свои реакции или принимается действовать.

Например, если терапевты отрицают, что группа их раздражает, поскольку хотят ей нравиться, то не могут свободно функционировать, опасаясь ее гнева. Их аналитические инструменты теряют остроту. Подобным же образом, если терапевт превращает порыв обнять клиента в настоящее объятие, это может привести к непредсказуемым последствиям. У пациентов свои представления о подобных поступках – они могут решить, что это обещание материнской любви, сексуальное заигрывание или физическое нападение.

Лучше, если групповой терапевт не отгораживается от своих чувств, но и не слишком им поддается. Тогда он способен принять то, что внушают ему пациенты, не пытаясь это изменить или умерить. Если внушенную реакцию удается правильно понять, она снабжает терапевта важными сведениями. Она помогает ему находить те моменты, когда можно сказать что-то крайне важное (Ormont, 1970). Если этим разумно пользоваться, групповой терапевт сможет разрешить самые грозные сопротивления в группе. Если же он не будет с уважением относиться к индуцированным чувствам, путь к пониманию бессознательного послания группы для него окажется закрыт (Spotnitz, 1976).

Объективный контрперенос также подразделяется на два типа: согласующийся (или, как назвал его Ракер (Racker, 1957), конкордантный) и комплементарный (дополнительный). При согласующемся контрпереносе терапевт чувствует то же самое, что и пациент. Пациент печалится – печалится и терапевт. Эмпатия тут ни при чем. Терапевт просто согласует свое эмоциональное состояние с состоянием пациента.

Мы особенно подвержены такой реакции, когда затрагиваем доэдипальные паттерны пациента. Видимо, она коренится в том времени, когда мать и дитя растворялись друг в друге, и между ними не было никаких границ.

Согласующийся контрперенос доставляет особенно много неприятностей, если мы решаем, будто подобные реакции принадлежат исключительно нам самим. Иначе говоря, мы не осознаем, что отзеркаливаем реакции пациента, и принимаем их за собственное изобретение.

Один суровый, трезво мыслящий психиатр, ориентированный на медикаментозное лечение, решил проделать «наблюдательное исследование» группы больных раком. Он собрал их в круг и попросил изо дня в день рассказывать, как меняются их представления о жизни.

К вящей досаде доктора, пациенты реагировали на свои собственные потребности и старались сплотиться в терапевтическую группу. Доктор настаивал, чтобы они обсуждали исключительно установки и убеждения. Когда он увидел, что исследование ни к чему не приводит, то решил распустить группу. Ее участники обратились к главному врачу клиники с просьбой продолжить сессии. Когда психиатр отказался вести группу, сославшись на то, что у него нет нужного образования, ему сообщили, что госпиталь будет доплачивать ему нужную сумму на супервизию.

Этот доктор попал в нашу группу супервизии – причем не испытывал никакого желания в ней участвовать и был полон скептицизма. Стоило ему начать описывать пациентов, как у нас начались самые разные боли, недомогания и соматические расстройства. Доктор подивился нашей внушаемости. Самые «стреляные воробьи» среди нас попросили его проверить, не испытывают ли подобных ощущений его пациенты. Он счел наше предложение полной чушью – ведь оно было необъективным, что так типично для психотерапевтов, «заигравшихся в свои терапевтические игры».

Доктор по-прежнему не хотел вести свою терапевтическую группу, но махнул на нее рукой, решив, что «пусть пациенты болтают себе, когда-нибудь у них кончится разговорный завод». Зато ему стало интересно общаться с нами. Более того – он явно получал удовольствие, когда «спускал нас с небес на землю». Мы, со своей стороны, считали, что его иронические замечания освежают и развлекают. Его всегда можно было считать носителем «другой точки зрения».

Однажды он попросил себе стул с жесткой спинкой. У него разболелась поясница. Мы расспросили его и обнаружили, что он ее не потянул и не перетрудил. Одному из нас пришло в голову, что именно этот самый симптом доктор описывал у пациента, о котором рассказал нам в самом начале: это был врач, больной карциномой простаты, человек, с которым наш доктор себя близко идентифицировал. Это наблюдение психиатр заклеймил как «истерический пример свободной ассоциации».

Но вскоре он начал два-три раза за сессию подниматься со стула, чтобы сходить в туалет. Он постоянно ворчал, что ему стало трудно мочиться – очередное обострение хронического простатита. Но стоило нам провести какие бы то ни было параллели с его поведением, работой или тем, что происходило в тот момент с нами, - и доктор тут же их отметал.

Один из участников группы почувствовал, судя по всему, такие же симптомы, что и у доктора, и, к досаде последнего, начал одержимо тревожиться за его здоровье. На одной сессии этот участник пожаловался на боли в промежности. Не болит ли там у психиатра? В ответ раздалось категорическое «Нет!» Но ведь у кого-то там болит, настаивал участник группы. Мы не отставали от доктора, пока он не сказал нам, что единственный из его знакомых, страдающий болями в промежности, - это тот больной карциномой, но неделю назад он покинул группу. Ему надо было готовиться к операции. Затем доктор попросил нас отвязаться от него.

Но нам казалось, что он выглядит все хуже и хуже. Чтобы развеять растущие опасения, мы постоянно уговаривали его пройти полное обследование. На следующую сессию он не явился и не позвонил. Тот участник группы, который идентифицировал себя с ним, связался с ним между встречами. Психиатр признался, что не видит смысла ходить в нашу группу – у него оказался рак простаты. После долгих уговоров доктор согласился по крайней мере попрощаться с нами.

К тому времени, как он пришел, опоздав на десять минут, многие из нас до странности встревожились. Мы потребовали, чтобы он все нам подробно рассказал. У него усилились боли при мочеиспускании. Он описал свои жалобы коллеге-врачу, который подтвердил, что это могут быть симптомы рака. Это подтвердило все его дурные предчувствия. К тому времени все мы были охвачены заразным страхом. Один из нас спросил, консультировался ли психиатр у другого врача. Нет, но это уже неважно. По непонятной причине доктор категорически отказывался от дифференциальной диагностики.

Тот участник группы, у которого возникли параллельные симптомы, прямо-таки набросился на доктора. Он называл его медицинским невеждой, утверждал, что тот откладывает биопсию, потому что боится подтверждения своих худших фантазий. Может, он надеется, что его симптомы исчезнут по волшебству? Все мы ухватились за это. У кого он учился? Наверное, в восьмом веке у Мерлина – или у Нострадамуса?

На следующий день он вцепился в онколога в своей больнице и прошел полное обследование. У него ничего не обнаружили; симптомы исчезли. На смену им пришел новый набор реакций – тревога, подавленность и нетерпение. А с ними – уважение к нашей группе. Доктор начал использовать пробудившиеся в нем чувства, чтобы выявить невысказанные эмоции, таившиеся за физическими симптомами у пациентов.

Сопротивление согласующегося контрпереноса, которое возникло у этого человека, было вызвано сильнейшей потребностью защитить себя от подавленных эмоций пациента. Он проживал симптомы своего пациента, больного раком простаты, так как не мог себя от него отделить. Доктор не просто попал в ловушку и отрицал индуцированные симптомы, но отвергал и ценную информацию о физическом и ментальном состоянии пациента. А один из самых чувствительных участников группы заставил его разобраться со своей защитой, так как у него возникли реакции, соответствующие подсознательным реакциям доктора.

Когда доктор взял индуцированные чувства и отыграл их обратно тем, кто ему их внушил, он пробился сквозь свои нарциссические защиты. Например, участники группы стали жаловаться, что он склонен молчать. Мы побуждали его в ответ пожаловаться, что они постоянно говорят. Тогда их косвенный гнев превратился в прямую ярость. Высвободив ее, они смогли участвовать в более конструктивной коммуникации. Согласующийся контрперенос поспособствовал эмпатии и позволил терапевту пережить их эмоции в виде собственных индуцированных реакций и отыграть их обратно.

Наконец, перейдем к комплементарному контрпереносу. Это ответ терапевтов на те роли, на которые их назначают участники группы. Терапевты, как и в прежних случаях, идентифицируются с участниками группы. Но в случае комплементарного контрпереноса идентификация происходит с важными инкорпорированными объектами их детства.

Все люди на протяжении всей жизни несут в себе образы матери, отца и других значимых фигур. У каждого объекта, или интроекта, есть недописанный сценарий. И каждый из этих сценариев в большей или меньшей степени постоянно ищет случая завершиться и привести остановленную драму к финалу.

Пытаясь дописать этот сценарий, люди рисуют свои интроекты на любых доступных фигурах – учителей, нанимателей, коллег. Затем они реагируют на эти картинки, словно на настоящие.

Оказавшись в обстановке группы, они автоматически разыгрывают тот же сценарий с участниками группы – и с терапевтом. Пациенты бессознательно держат в голове финал, на который надеялись всю жизнь.

Кто-то в их психологической группе, возможно, примет предписанную ему роль, а кто-то станет спорить, воспротивится этим маневрам и навязанным ролям и выведет их на чистую воду. Мы, терапевты, избираем другой путь. Если пациенты испытывают чувства, которые у них были к первичным значимым фигурам, мы понимаем, что посредством своих реакций контрпереноса повторяем те чувства, которые они приписывают этим фигурам. По этим чувствам мы можем реконструировать и понять раннюю историю пациентов. Мы также используем их тактику и реакцию на них участников, чтобы разобраться, чего они хотят добиться от нас. В этом случае мы должны вести себя так, чтобы формировать интервенции, которые помогут участникам группы провести своих соратников через их сценарии по-новому.

 Комплементарный перенос, как и согласующийся, чреват серьезнейшими опасностями, если терапевт его не распознает. Он становится сопротивлением в двух ситуациях.

Первая ситуация складывается, когда групповой терапевт защищается от того, чтобы испытывать внушенные чувства. Это не дает ему увидеть критические стороны переносов у участников группы.

Вторая ситуация возникает, когда терапевт отыгрывает внушенные чувства. То есть он отказывается от позиции участника-наблюдателя и начинает и в самом деле играть роль спроецированной на него фигуры.

Иногда сама психологическая группа показывает терапевту, что он попался в ловушку (Ormont, 1968). Участники не обязательно понимают, что терапевт играет роль в незавершенном сценарии пациента, но они знают, что он ведет себя иррационально. Если терапевт прислушивается к своим пациентам, они могут ему помочь. Если благоразумие подсказывает другой выход или терапевт слишком боится или слишком глубоко ушел в оборону, чтобы работать с участниками группы, ему будет полезно поискать сочувствующего коллегу, а лучше группу для супервизии, и во всем разобраться.

Один из участников нашей группы понял, что попался в ловушку отыгрывания, но понял лишь тогда, когда участники его терапевтической группы разошлись после сессии виноватые и пристыженные, словно воришки, пойманные за руку. Восстановив в памяти последние несколько минут встречи, терапевт обнаружил, что только что прочитал им суровую нотацию о том, чего он ждет от них в будущем.

Когда он рассказал нам о своих умонастроениях, мы обнаружили, что раздражены и только и ищем, к чему бы придраться. Как он допустил такой проступок? Зачем он устроил эту лекцию? Этого он и сам не понимал.

По дороге на ту сессию четверо его пациентов случайно встретились в метро. Они забежали перекусить и воспользовались случаем, чтобы выпустить свое негодование по поводу направления, в котором двигалась группа. Они пришли к заключению, что терапевт слишком негибок. На встречу они ворвались с опозданием на 20 минут. Подбодренные общим убеждением, они полностью завладели ходом сессии, не давали никому говорить и едко высмеивали все и вся, особенно то, как терапевт вел группу.

В конце концов терапевт сорвался. Кто дал им право определять, верен его стиль или метод или нет? Он – лидер группы, и если им не нравится, что он делает, они могут уйти. Один из мятежных участников неожиданно пошел на попятный: «Послушайте, - обратился он к группе, - посмотрим правде в глаза. Мы вытираем ноги и о терапевта, и о контракт!» Этот участник порекомендовал группе прояснить, куда она движется. Тогда групповой терапевт произнес гневную обвинительную речь.

К концу его рассказа наша группа была готова взорваться. С каких это пор он стал таким самодовольным? Где он, собственно, работает – в терапевтической группе или в колонии для несовершеннолетних? Перебивая друг друга, мы взахлеб объясняли, что должен был делать терапевт на самом деле и чего он не делал. А он лишь огрызался на каждую реплику.

Тут мне пришло в голову, что на моих глазах профессионалы ругают профессионала за то, что он ругался. Разве это конструктивно? Я выразил свое неудовольствие, сделав несколько резких замечаний и показав, что участники группы ведут себя совсем не так, как должна вести себя супервизорская группа. Все обиженно замолчали. Затем один из участников проворчал, что супервизор напомнил ему его строгую мамашу, а этим он уже сыт по горло. Это замечание меня потрясло. Я опомнился и снова стал супервизором. Мой тон изменился. Я сказал, что винить можно только одного человека – меня. Как я допустил, чтобы в группе возникла атмосфера такой придирчивости? Все обратили свою фрустрацию на меня, стали находить непростительные ошибки во всем, что я делал с самого начала сессии. Я принял все их упреки и придирки и поблагодарил за все, что хоть сколько-нибудь соответствовало действительности. После чего поздравил участников группы, что они свободны говорить все что угодно. Что же нам теперь делать?

Участники группы вздохнули с облегчением. Когда вернулась атмосфера приятия, мы принялись пересматривать чувства, которые в нас пробудились, и попытались разобраться, что они нам говорят. Вскоре мы согласились с тем, что разыгрывали друг с другом роли родителей – склонных к суждению и осуждению, строгих, негибких, - то есть делали примерно то же самое, что наш супервизант в своей группе.

Теперь уже нам было просто рассеять его сопротивление комплементарного переноса. В основном оно состояло из придирчивости. Когда мы расслабили императивы и структуры суперэго нашего супервизанта, он сделал то же самое в своей терапевтической группе. При этом за образец он взял то, как мы работали с ним. Это позволило ему поработать над тем, чтобы его пациенты помогли друг другу понять, почему они решили отыгрыванием нарушить контракт.

При комплементарном контрпереносе мы имеем дело с участниками группы на эдипальном уровне. Нашими союзниками становятся познание и инсайт. Мы полагаемся не на прямые интерпретации, а при помощи комплементарного контрпереноса разрабатываем серию вопросов, которая позволит участникам группы самим понять, что происходит.

Когда мы задаем вопросы участникам группы, они учатся задавать вопросы нам. Затем они учатся задавать вопросы инкорпорированным объектам и переоценивать системы, внедренные в их сознание. Задаваясь вопросом, кто что кому сделал и почему он так поступил, они начинают избавляться от зависимости от интернализованных реликтов прошлого и от терапевта в настоящем.

В заключение отметим, что, достигнув расцвета профессионального мастерства, мы все больше ценим контрпереносы. Ни одна сфера деятельности, кроме терапевтической группы или группы супервизии, не позволяет с такой силой переживать, понимать и разрешать контрпереносы, препятствующие творческой интуиции группового терапевта. В сущности, мы используем внушенные нам чувства, чтобы помочь участникам психологической группы, а то, как именно мы им помогаем, - это то, как они в будущем помогут другим.